Счастливчик по жизни

И даже после ее окончания продолжал нести службу на страже государства. Еще пять лет после войны Иван Козачук провел в Германии, карауля главных военных преступников тюрьмы Шпандау, среди которых были Рудольф Гесс, Эрих Редер, Карл Дёниц и многие другие. На счету героя пять орденов (один «Боевого Красного Знамени», два «Отечественной войны I степени», два «Красной Звезды») и 16 медалей.

Сегодня полковнику пошел 96-й год. После смерти жены он совсем не выходит из дома. А его основная опора и поддержка – это дочь и внучка. Именно они - не только главные хранительницы героической биографии Ивана Андреевича, а и фактически единственные гости, которые бывают в доме ветерана.

«Вы знаете, дедушка очень волновался перед интервью, - говорит Анна Леонидовна, встречая меня у подъезда. – После смерти бабушки он никуда не выходит из квартиры. А гостей у него, в принципе, не бывает. В сентябре ему исполнилось 95 лет, никто из представителей власти его даже не поздравил. Уже когда стали разбираться, оказалось, что в администрации Заводского района решили, что дедушка уже умер».

Иван Андреевич неоднократно обманывал смерть: и когда бежал полуживой из плена, и когда его раненого волокли по снегу сослуживцы до первого окопа… Но каждый раз ему помогало выжить чувство ответственности и долга, ведь он понимал, что нужен не только любимой Ольге Владимировне, которая все пять лет верно ждала жениха с войны, а и Родине. Тогда это был Советский Союз. Сейчас же, живя в свободной и независимой Украине, он чувствует себя позабытым…

«По правде говоря, я не особо любитель афишироваться. Миллионы таких, как я… Просто я один остался, остальные уже ушли. Вы меня будете фотографировать? Я тогда очки сниму», - хорошо поставленным командирским голосом сказал «старик»…

Нет, язык не поворачивается назвать его «стариком». Он – все еще красивый зеленоглазый юноша со светлыми курчавыми волосами, просто со следами прожитых лет и пройденных испытаний. Но без толстых стекол очков еще отчетливее можно разглядеть огонь в глазах ветерана. Он нисколько не погас, хотя взгляд выдает: этот человек многое пережил, ему есть, что рассказать, но еще больше того, о чем стоит умолчать.

NL: Иван Андреевич, расскажите, какой была ваша жизнь до войны?

И.К.: Как и у большинства крестьян, обычной… Родился я 26 сентября 1921 года в семье крестьянина-бедняка. Мы жили нормально, я закончил 10 классов и потом поступил в Московское Военно-Инженерное училище. Там меня и застала война.

«Это он на фронт поехал таким», - обратилась ко мне дочь фронтовика Ирина Ивановна, протягивая фото тогда еще 20-летнего папы, которое было сделано перед его отправлением на фронт.

И.К.: Закончил училище в октябре 1941 года, когда уже немцы подходили к Москве. У нас был ускоренный курс подготовки. Меня выпустили в звании лейтенанта и направили в воздушно-десантные войска в город Орджоникидзе. Оттуда 9 мая 1942 года мы вышли на оборону Таманского полуострова. В это время немецкие войска захватили Крым и мы ждали, что они пойдут на Таманский полуостров. Но вражеское командование решило иначе, и направило свои войска на Северный Кавказ. Наше командование в августе 1942 года срочно перебросило нас через Новороссийск в горы севернее города Туапсе, чтобы перекрыть им путь к Черному Морю. Мы заняли оборону в горах и вошли в соприкосновение с передовыми частями фашистских войск. Это были ожесточенные бои…

NL: Расскажите, как вы попали в окружение.

И.К.: Был такой эпизод, шесть месяцев мы их (немецкие войска – прим. авт.) держали и не допустили прорыва на Туапсе. Но на тот момент немцы прорвали оборону, и перешли в наступление. Нам нельзя было дать им возможность зайти на высоты в горах. И направили свои подразделения туда. А немцы заняли населенный пункт Курильский. Оттуда ранее были эвакуированы все местные жители. И так мы оказались в окружении. Там мы были 6 суток, у нас закончилось продовольствие, и нужно было уходить. Мы решили прорваться с высоты и после разведки, на рассвете на 6-е сутки окружения собрали всю группу и с криком «Ура!» забросали в селе дома гранатами. Для врага это было неожиданностью, и так мы без единой потери вышли в полном составе.

NL: Сколько вас было?

И.К.: Нас было 150 человек. Мы вырвались из окружения, и перешли на другую оборону.

NL: А когда вы получили первое ранение?

И.К.: Это было 6 сентября 1942 года. Мы пошли в наступление, и я на минном поле подорвался. Левая нога была ранена осколками мины, а ступня посинела. Каблук ботинка оторвался, взяв весь удар на себя. Каблук полетел, а пятка моя осталась. Мне повезло. Я побыл в санбате 20 дней и потом вернулся к своему взводу как раз в День рождения: в левой руке была палка, а в правой автомат!

NL: Расскажите о быте на фронте.

И.К.: Мы очень много потеряем времени (смеется). Наш быт и распорядок дня всегда зависел от обстановки на фронте. Мы не знали, как себя поведут немцы в ту или иную минуту, и какая задача перед нами станет. Жили мы всегда в боевой обстановке, в траншеях, землянках… Нас хорошо кормили, несмотря на все, три раза в день. Даже чай был! А в свободное время, хотя его в принципе особо и не было никогда, пытались отдохнуть.

NL: Я знаю, что во время войны иногда на фронт приезжали артисты, чтобы своим творчеством разрядить обстановку и поднять боевой дух солдат. У вас были подобные мероприятия?

И.К.: Вы знаете, там, где я был, а я прошел всю войну аж до Берлина, был все время в боях, и к нам не мог никто подъехать. За всю войну такого не было… А в других местах, конечно, приезжали. Но мы были десантниками, и все свое время проводили в бою.

Я очнулся от резкой боли – меня толкали ногой в левый бок.

NL: Расскажите, как вы попали в плен.

И.К.: Я за всю войну был ранен шесть раз. Второе ранение я получил, когда мы преследовали немцев после их отступления, после битвы под Сталинградом. Когда немцы отступали, то устраивали сильный заслон, чтобы дать другим отойти. У нас было задание: отправиться к немцам в тыл в сторону Краснодара и перерезать им шоссейную дорогу при отходе. Дело было на рассвете, в населенном пункте Адыгейский аул Лакшукай мы перешли в атаку и начали теснить немцев, а их оказалось в несколько раз больше, чем нас. И мы попали в положение, когда только дошли до центра аула и начали продвигаться дальше, как они собрали большие силы, открыли массовый огонь и перешли в контрнаступление, стали теснить поредевшие наши роты. Многие падали ранеными и убитыми. Я как командир роты первый шел и получил серьезное ранение, потерял сознание и попал в плен. Мне тогда раздробило лопатку, разрывная пуля вошла в руку и вылетела через спину. Когда я был без сознания, солдаты поснимали с меня знаки отличия, чтобы немцы не узнали, что я офицер. Если бы не сорвали, все было бы по-другому…

Я очнулся от резкой боли – меня толкали ногой в левый бок. Вместе с группой пленных и раненых я оказался в плену. Это было 31 января 1943 года. Нас завели в лагерь, а я был слабый… Меня никто не перевязывал, потому что когда попадаешь в плен, на тебя не обращают внимания. Утром я пошел в туалет, а возле него кубрик, назывался санчасть. Оттуда вышел человек в халате и позвал меня к себе. Завел меня, закрыл дверь и говорит: «Я вижу, что вы офицер и вы армии нужны. Немцы приказали, чтобы я завтра вывез тяжелобольных и раненых в городскую больницу, и я постараюсь вас спасти и отправить из лагеря».

Вывозили в телеге. Это было такое корыто, в котором возили зерно. Меня сразу положили в корыто первого и потом завалили другими ранеными и больными. Я оказался на самом дне. И подвода уехала. Это было 1 февраля. Нас привезли в больницу в Краснодаре, где немедленно разгрузили и развели по палатам, а персонал больницы знал, что им привезут больных из лагеря и они договаривались с местными жителями, чтобы нас разобрали по квартирам, чтобы немцы не взорвали больницу с военными советской армии.

Медицинская сестричка ходила тайком по квартирам, где лежали наши раненые, и лечила их, перевязывала. Вот фото уже было сделано после освобождения Краснодара с ней. Ее звали Марина Александровна Пояркова.

Иван Андреевич сквозь очки вглядывался в старое фото, с которого улыбались он со своими боевым товарищем и медсестра Марина, спасшая не одну сотню жизней за годы войны.

NL: А кто был этот человек, который вам помог в лагере для пленных? Вы о нем больше не слышали?

И.К.: Я не знаю, что с ним, как с ним, он меня спас, но даже записки не оставил. И кто он… Я не знаю ничего! Но он оказался патриот советских войск. Я думаю, он был пленный и оказывал помощь, скорее всего, просто выбора не было никакого. А меня, наверное, он просто пожалел. Я был в очень тяжелом состоянии, и если бы меня не вывезли из лагеря, я бы погиб. У меня началось воспаление на спине у ранения. Там в плену помощь никто не оказывал. Люди там помирали, я подробностей не знаю, так как долго там не был. Мне повезло, это было мое «второе рождение» после появления на свет.

NL: Как долго вы лечились?

И.К.: 12 февраля наши зашли в Краснодар, и мы оказались у своих. Я сообщил в часть, где нахожусь, пришли, посмотрели меня, зафиксировали. Вылечился примерно в первых числах мая и мог выходить на улицу. Тогда я решил сделать фотографию. Я зашел в фотографию, а там сидит капитан в форме. А я был на лечении и попросил его мундир, чтоб он разрешил сфотографироваться на память. Он капитан – а я старший лейтенант. Мне даже на фото закрасили звездочку (улыбается).

Потом военкомат направил меня на комиссию проверки бывших пленных. Проверку я прошел, и меня направили в резерв офицерского состава Северокавказского фронта. Там я был почти до декабря 43-го года. Потом меня направили на службу на второй украинский фронт командиром роты. И 15 января я уже был в Украине на фронте. Вы слышали о Корсунь-Шевченковской битве?

NL: Конечно.

И.К.: Эта битва по своим масштабам равна Сталинградской битве. Она даже называлась «Сталинград на Днепре». Мы, наступая, окружили немцев, и они оказались в кольце. Наша дивизия вышла до Звенигородки и закрыла кольцо. У них была безуспешная попытка вырваться. Роту моего батальона направили на внешний фронт, чтобы не пустить немцев, которые будут пытаться прийти на выручку своим окруженным. Наша рота заняла оборону в селе Юрковка. На рассвете немцы перешли в атаку. Мы стали отстреливаться, но дали им прорваться в нашем направлении. Они тогда начали нас обходить, а командир полка наблюдал за нашим боем. Это был февраль 1944 года. Утром меня ранили. Первая пуля попала в локоть и разорвала лучевую кость. Солдаты этого не видели, и я продолжал руководить боем. Когда командир ранен, теряется боевой дух. Об этом никому ничего нельзя было знать. Выдержали мы почти до 12 часов. В это время немцы вот-вот должны были закрыть кольцо, и мы в Юрковке могли остаться сами в окружении. Командир полка приказал вывести роту из окружения. И занять оборону в 500 метрах на шахтах. Я роту отвел, последний солдат добежал, занял безопасное место, и теперь надо было мне отходить. А я был со старшиной и ординарцем вместе. Чтоб мы не оказались в кольце, я дал команду бегом… Но только поднялся старшина, его сразу с пулемета буквально перерезали. Ординарец побежал вперед, стал около дома, я бегу метров 20, вижу - он тоже упал убитый. А я еще метров 20 пробежал, пуля бьет меня в спину, взрывается в кармане в блокноте. Мне опять повезло, что пуля прошла мимо ребер, мимо самого сердца, и разорвалась в кармане. Я потерял сознание, упал. А солдаты смотрят, что командир упал и понимают, что меня надо выручать, потому что я опять попадаю в плен, а там неизвестно, чем кончится. И они по-пластунски приползли за мной, а я лежу без сознания. Думали, что я умер. Взяли за ноги и поволокли меня. Выволокли к себе в расположение роты, там я и очнулся. Потому что, когда меня тащили, вся одежда поднялась на голову и я голым телом по снегу… Когда начали снимать все с меня, я застонал. Помню только крик: «Так он живой!». Потом опять потерял сознание. И меня быстро отнесли в санчасть, там оказали помощь. Это было мое второе фронтовое рождение. 12 февраля 1944 года.

NL: Когда вы вернулись обратно на фронт?

И.К.: В конце июля я вернулся в свою часть, тогда она дислоцировалась в городе Кишинев. Он был еще у немцев, но нам надо было его освободить. И мне опять роту дали. Я стал готовиться к наступлению. Мы перешли в наступление в августе. Разгромили немцев и двинулись на Румынию. В это время командование приняло решение нашу пятую ударную армию генерала Берзарина отправить на Первый Белорусский фронт, и нас на поезде завезли в Польшу уже перед Варшавой. Когда нас привезли, мы заняли оборону и начали готовиться к взятию Варшавы. На месте дислокации началась даже обкатка танков. Это когда солдат сидит в окопе, по которому проезжает танк. Нужно было бороться со страхом, ведь у немцев были мощные танки – «тигры», «пантеры» так называемые. На него даже смотреть страшно: ползет целая куча металла.

NL: Свое последнее ранение вы получили уже в Берлине?

И.К.: Дело было так: в конце декабря мы перешли в наступление на Берлин. Аж в апреле 20 числа, когда подняли атаку на Берлин, я был ранен уже пятый раз, потому в Берлине непосредственно в боях не участвовал. Меня отправили в госпиталь. И победа меня застала в госпитале.

И вдруг победа, а ты остался живой...

NL: Какие у вас были ощущения, когда вы поняли, что война закончилась?

И.К.: Боже мой! Это трудно описать. Я лежал больной в госпитале, начали все друг друга обнимать, целовать, у кого пистолет был, выскочили на улицу стрелять в воздух, как салют. Такое было ликование, что вы себе не представляете! Это ж пройти столько… И вдруг победа, а ты остался живой. А сколько погибло… Сколько погибло! Почти 30 миллионов населения Советского Союза.

NL: Как вы праздновали?

И.К.: Обед торжественный был, нам винца дали чуть-чуть. Был веселый праздник. Стол гудел весь! Каждый что-то хотел сказать, ведь все мы прошли почти одинаковый путь и оказались в день победы живыми. А ведь в начале войны разве кто-то рассчитывал остаться живым? Это было очень трудно. Потому что пуля-дура может в любом месте найти, и ты погибнешь. Я окончил лечение через месяц и меня забрали в Берлин. Наш начальник пятой ударной армии был назначен комендантом города Берлина – генерал Николай Эрастович Берзарин. На нем была очень большая ответственность. Он собрал своих офицеров и сформировал Центральную военную комендатуру. Туда попал и я.

NL: В какой должности? Долго ли вы там пробыли?

И.К.: Я был дежурным офицером по комендатуре города Берлина. Там я пробыл 5 лет до декабря 1950 года. Потом нас вывезли из Берлина. Когда я был в комендатуре, меня назначили замдиректора тюрьмы главных военных преступников, которых судили в Нюрнберге, и засудили на сроки. Это была тюрьма Шпандау. Вы знаете, кто там сидели?

NL: Там, где сидел Рудольф Гесс?

И.К.: Да, а о Карле Дёнице слышали? Нейрат - бывший министр иностранных дел при Гитлере, Функ - министр вооружения. Я всех лично знал. Гесс и еще два человека были осуждены пожизненно. Все остальные - по 15, по 10 лет. Некоторые даже вышли из тюрьмы.

NL: Что вы можете рассказать об этих людях?

И.К.: Я был старшим надзирателем, у меня были в подчинении сержанты и солдаты, которые дежурили при камерах. Заключенных выводили на прогулки. Гесс был самым настоящим фашистом! Во дворе тюрьмы был участок земли, где заключенные сажали весной овощи: сеяли лук, морковку, чеснок, петрушку, редиску… Их выводили на прогулку и они работали на этом огороде. Только запрещалось разговаривать. Каждый делал свое дело молчком. Пришло время, начали появляться овощи, никто из заключенных даже не пытался ничего своровать. Тем более, надзиратели следили за этим. Была установлена специальная норма калорий, и мы следили, чтобы никто не съел больше. Так Гесс воровал морковку с огорода. Высматривал какой-то овощ, обтирал и хотел съесть, конечно, надзиратель замечал это и отправлял Гесса обратно в камеру. Он был своеобразной личностью, неприятной… Высокого роста, глаза такие соколиные и сидят глубоко, как будто в колодце, и смотрят на тебя... Так он каждый день занимался физкультурой: приседал, качал пресс… Он прожил больше 80 лет. Но, наверное, его кто-то повесил.

NL: Официальная версия, что он повесился сам.

И.К.: Нет, он не повесился сам, поверьте мне. Я видел его камеру, там самостоятельно это невозможно было сделать. Тем более человек, который даже в тюрьме вел здоровый образ жизни, не мог сам свести счеты с жизнью. И в это время дежурили англичане… У меня нет фактов, конечно же, но это мое мнение.

Иван Андреевич показывал мне старые фотографии, где был изображен он, его фронтовые друзья, бои в Берлине, но свой взгляд ветеран задержал только на одном фото – свадебном.

NL: Расскажите о жене.

И.К.: Мы учились в одной школе. Она только младше была на 3 года. Я ей с фронта писал, и после войны, в 1948 году, мы поженились. У меня есть целая коллекция писем к ней… Но это наше с Олей личное.

«Она тоже была «боевой» женщиной. Чтоб ее в Германию не угнали, выпрыгнула в снег с третьего этажа школы. Решила: «Пусть лучше я разобьюсь, чем уеду». И зимой три километра бежала на хутор к родственникам, чтоб спрятаться. А в 1944 году, как только освободили Бердичев, она уехала учиться во Львов. Очень хотела стать врачом. Дедушка к ней приезжал после войны, когда мог… Деньги привозил. Потому что он приехал, а она там голодная… Ее в поезде обокрали, когда она ехала из Бердичева. Даже обуви не было», - вспоминает рассказы бабушки Анна Леонидовна.

И.К.: Даша, вы какого года рождения?

NL: 89-го.

И.К.: О, молоденькая совсем. Так, я вам и всем молодым людям желаю мира, чтобы вы больше такой войны не встречали, чтобы не умирали люди ради каких-то разборок… Чтобы все жили в мире и счастье! И прошу, не забывайте нас. Нас очень много погибло уже, остались единицы, помнить надо о старшем поколении. Это ваша задача, в первую очередь, хранить память о погибших участниках Великой Отечественной войны. Я очень надеюсь, что вы не испытаете того, что испытали мы.

NL: А вам, Иван Андреевич, я желаю здоровья и еще долгих лет жизни. Спасибо за то, что согласились со мной встретиться.